|
|
Касатик
В конце нашего века, когда неврастения из театрального амплуа
превратилась в диагноз, актер Александр Строев обладает бесценным
сокровищем - цельностью натуры, ясным, "несмещенным" сознанием, мощной положительной энергетикой, жизненной активностью
и несокрушимым обаянием - то есть всем тем, к чему почти бессознательно тянется
зритель, тоскуя по утраченной гармонии жизни, простоте и искренности человеческих
отношений. Когда-то было популярно выражение "любимец публики". Это не амплуа
и не синоним мастерства (публике редко есть дело до критических споров по вопросам
актерского творчества). "Любимец публики" - это нечто особенное. Эстетический
феномен, о котором стыдливо умалчивает театроведение, "разрешая" его только великим
Варламову или Живокини. Между тем это скорее присущая немногим актерам способность
легко и естественно вступать в некий диалог с публикой, оказываясь "своим" через
несколько мгновений после появления на сцене.
Его сюжет в театральном пространстве - сюжет послушного
сына, который давно вырос из коротких штанишек. Так случилось,
что все спектакли, где ему досталось играть, так или иначе строятся
на семейных отношениях. И, путешествуя из семьи в семью, актер
Александр Строев вынужден напяливать на себя то тесный, расползающийся
по всем швам зеленый костюмчик Тони Лумпкинса из "Ночи ошибок", то узкий, с коротенькими рукавами "дедушкин" фрак
в "Касатке". Они малы ему, как кажется порой тесна этому актеру небольшая
сцена Молодежного театра. Со своей природой он спокойно мог бы играть
где-нибудь в Малом театре второй половины XIX в. подгулявших купчиков
в пьесах Островского и "вечных" студентов у Тургенева и прохаживаться
по Замоскворечью с Аполлоном Григорьевым и Провом Садовским. Он способен
заполнять собой все пространство сцены, волей-неволей становясь центральной
фигурой в спектакле. Низкий, чуть срывающийся густой бархатистый голос,
буйная светлая шевелюра - вот что притягивает внимание в первые мгновения,
пока не обнаруживаешь, что у этого актера совершенно замечательная
улыбка. По-детски широкая и обезоруживающая. На этом контрасте мужественности
и детскости, когда какой-нибудь персонаж вдруг обиженно пробасит что-нибудь
вроде "мама", построены многие комедийные сцены спектаклей, в
которых актер Алесксандр Строев будто приговорен играть молодых
и очень молодых героев, сына ли, брата или племянника. Между
тем легкость его игры, ощущение импровизационности и вместе с
тем тщательнейшая выделка каждой роли говорят о блестящей актерской
школе, которой он мастерски владеет.
Они проявились внезапно, через несколько лет после
выпуска. Человечество когда-нибудь вспомнит добрым словом "частную антрепризу г-на Г.Козлова". Именно он придумал
поставить "Преступление и наказание" Ф.Достоевского в петербургском ТЮЗе,
где возник ансамбль, состоящий практически из одних бывших сокурсников,
последних студентов А.И.Кацмана. Через пять лет после выпуска, на петербургской
сцене в 1991 году появилось новое театральное поколение. И театральный
мир узнал о существовании прекрасных актеров Дмитрия Бульбы, Ивана Латышева,
Алексея Девотченко, Александра Строева. Многие замерли от удивления - психологический
театр в лучших традициях продолжал свою жизнь в небольшом закутке, устроенном
на сцене ТЮЗа.
Вряд ли можно было найти более удачное и гармоничное
сопряжение актерской индивидуальности и образа, чем Александр Строев
и Разумихин. Удивительное сочетание обаяния и органики позволили
режиссеру достоевское "Все любили его" обратить
в реальность. Слово "любовь" стало ключевым, определяющим для этой роли
и камертоном всего спектакля.
Сам спектакль являлся, по существу, "сценами из семейной жизни", где режиссер,
не углубляясь в философскую проблематику романа, предпочитал выстраивать на
тончайшем психофизическом уровне человеческие взаимоотношения. И в этой концепции
Разумихин из второстепенного положения "друга" превращался в персонаж, равноценный
Раскольникову, он привносил в спектакль "пять пудов любви" и исключительно
оптимистическое приятие жизни, которое проистекало из органически присущего
этому герою жизнелюбия. Неуемное желание действовать проявлялось во всем. Казалось,
что герою Строева присуще слово "чересчур" - чересчур громкий густой голос,
много слов, широкие жесты. Разумихин не знал удержу в проявлении своих
чувств, он буквально затоплял окружающих своей любовью, оглушая и подчиняя
их своей воле. Он предпочитал не задаваться вопросом, почему все так плохо,
а делал так, чтобы всем вокруг было хорошо. И поэтому, несмотря на вялые
попытки сопротивления, он, как нянька, кормил, брил и мыл Раскольникова,
и когда тот, дрожащий, в одной простынке стоял на табуретке, Разумихин
торжественно преподносил ему, безусловно, самую необходимую для раздетого
человека вещь - картуз и водружал его на мокрую голову своего друга.
Его любовь к Авдотье Романовне приобретала масштабы крушения мира. Разумихин
казался ходячим воплощением строк:
"И божество, и вдохновенье, \И жизнь, и слезы, и любовь!" Страдание здесь
являлось одной из обязательных прелестей любовных отношений. Положение "влюбленного" в
Авдотью Романовну Разумихина обыгрывалось актером в трагикомическом ключе.
Влюбленность и страдание выражались то в "романтическом" облике (волосы
зачесаны назад, строгий черный сюртук, черный бант, опущенная голова),
то в игре на виолончели. Это был красивый и неожиданный ход - Разумихин,
играющий на виолончели. В белой блузе, с разметавшимися волосами, он настраивал
инструмент, пробовал смычок, а потом изливал свою любовную тоску в прелестнейшем
сентиментальном марше. И, с высоты своего трагического положения, недовольно
морщился, когда Раскольников, фальшивя, пытался сыграть что-нибудь подобное.
Лаэрт-Строев в крамеровском "Гамлете" тоже оказывался
в в положении любящего человека. Любящего сына, брата. Шекспировская
трагедия превращалась в семейную драму, где Лаэрт и Офелия вели
себя как расшалившиеся дети, кувыркаясь на желтых простынях, а
папаша Полоний пытался урезонить своих отпрысков. Счастливая, дружная
семья... Тем трагичнее было состояние Лаэрта, узнававшего о сумасшествии
Офелии и о смерти отца.
Комическое дарование, а главным образом, обаяние Строева были
использованы в "Ночи
ошибок" (постановка М.Черняка). Здесь А.Строеву пришлось сыграть сыночка-переростка,
от которого все ждут только пакостей и проказ. Впрочем, сыночек в зеленом костюмчике
оказывался самым обаятельным из всех героев. Хулиган и шалопай Тони, в коротеньких
панталончиках, c детской улыбкой и умильными глазками, протяжно произносящий
своим басом "Мама", становился "любимцем публики", оттесняя любовные перипетии
главных героев на десятый план. Эта самая публика ждала каждого появления
Тони, который с азартом пугал любимую мамочку разбойниками и с глубоким
отвращением целовался с кузиной. Простоватый, но не глупый Тони в финале
отчаянно пытался освободиться от сюртучка, а вместе с ним и от поднадоевшей
семейки, и ее опеки.
Самому актеру этого сделать не удалось. Хотя, казалось
бы, именно сейчас ему впору приняться за серьезный драматический
репертуар. Но, к сожалению, следующая семейка, куда попал А.Строев
в этом сезоне, хоть и была привлекательной во многих отношениях,
а постановка С.Спивака, как всегда, отличалась глубокой человечностью
и идеализмом человеческих отношений, но сама пьеса А.Толстого "Касатка" не
могла претендовать на художественную глубину.
Никаких особенных затрат от зрителей эта постановка
не требует - смейтесь себе на здоровье. Да и по сюжету все понятно
- кто кого "к сердцу прижмет,
к черту пошлет". Поэтому самое замечательное в этом спектакле - наблюдать за
тем, как актер Александр Строев, тщательно и подробно выстраивая действие,
одновременно позволяет себе играть со своим персонажем: выйдет из образа, походит
вокруг, поглядит (что это за птица такая - Илья Ильич?.. ) - и снова назад,
в образ. В этом смысле образцом явилась самая лирическая сцена в спектакле,
когда Илья Ильич узнает свою Касатку (кажется, почти что украденная из "Семнадцати
мгновений весны". Помните: голос Копеляна за кадром: "Они не виделись восемь
лет", далее звучит лирическая тема, на первом плане - Штирлиц, задумчиво
курящий сигарету и тоскливо смотрящий на свою жену?). В сцене спектакля
не хватало только Копеляна. А так она была разыграна чисто и изящно, как
шахматный этюд. Это было истинное наслаждение - видеть, как актер Александр
Строев виртуозно и без нажима показывает каждое движение души своего героя,
до абсолютной прозрачности и ясности ее.
Александр Строев действует на сцене легко, похожий
на силача, перебрасывающего на арене с руки на руку пудовые гири,
будто они сделаны из папье-маше. И хочется, чтобы однажды ему дали
настоящий "драматический вес", он чуть-чуть растерялся
от непривычности положения, потом улыбнулся - и взял этот вес, перейдя в ту
минуту с положения "друга" на амплуа настоящего героя. Ибо, как было сказано
вначале, он способен заполнять собой все пространство сцены, волей-неволей
становясь центральной фигурой в спектакле. Низкий, чуть срывающийся густой
бархатистый голос, буйная светлая шевелюра... И далее - по тексту.
Июль 1999 г.
ВСЕ МАТЕРИАЛЫ О СТРОЕВЕ
|
